В последние годы появились этические комитеты при клиниках либо институтах и у нас. Однако насколько я знаю, а сталкиваться мне приходилось со многими, это главное условие - независимость экспертизы, - к сожалению, почти никогда не соблюдается. Как правило, по приказу директоров создаются карманные комитеты, которые выполняют роль ширмы. И только.

Первые комитеты по этике появились в Америке. После того как прессу буквально захлестнули публикации по поводу, мягко выражаясь, некорректных экспериментов на людях. Были знаменитые случаи. Один из них хорошо известен - когда детей в одном из интернатов специально заражали гепатитом. В интернате находилось порядка восьми тысяч детей. Поскольку их было так много, там постоянно возникали инфекции. В частности, гепатит. Вот врачи и решили: поставим-ка мы эксперимент, раз дети так или иначе все равно схватят эту инфекцию. Проверим на большом массиве, как распространяется инфекция, в какие сроки, как протекает болезнь. Создали специальное отделение, где детей инфицировали гепатитом, и следили, как он протекает.

Был и другой случай - когда во Флориде изучали, как распространяется сифилис среди цветного населения. В то время все знали, что при сифилисе помогает пенициллин. Так испытуемым, которых включали в группу, пенициллин не давали. Чтобы посмотреть, как болезнь развивается в естественных условиях.

Эти и еще несколько аналогичных скандалов привели к тому, что в федеральном правительстве начала получать одобрение мысль об этических комитетах, об их обязательном "добро" на каждый эксперимент над человеком. Более того, западные научные журналы, как правило, не принимают к публикации статьи с результатами эксперимента, если неясно из самой статьи или прилагаемых материалов, что этическая сторона вопроса прошла экспертизу.

Наш Комитет по биоэтике был создан четыре года назад решением бюро отделения философии и права Российской академии наук как независимая, некоммерческая организация с целью защитить права человека в сфере медицины и медицинской науки. Ведь появляются новые технологии в области биомедицины, такие, например, как искусственное оплодотворение. Как к этому относиться? Ведь человечество с такими проблемами прежде не сталкивалось.

Возьмем ту же фетальную трансплантацию. Называют многих знаменитых людей, которых с помощью этого метода якобы омолодили, либо вылечили от импотенции. Называют даже такую неизлечимую болезнь, как болезнь Дауна, утверждая, что фетальная трансплантация помогает с ней справиться. Скажу прямо: ни точными данными о знаменитых и незнаменитых людях, ни достоверными фактами, подтверждающими излечение той же болезни Дауна, мы не располагаем. Есть лишь определенные данные, что фетальная трансплантация помогает при некоторых формах диабета и болезни Паркинсона. Хуже того, какой-то научно обоснованной концепции, объясняющей, почему хирургия с применением фетальных тканей должна помогать, тоже нет. Есть точка зрения, что клеточная терапия - это медицина XXI века. Но пока нет концепции, которая объясняла бы, почему достигается эффект. Кстати, по рассказам, он нередко бывает временным: поначалу резкое улучшение, зато по прошествии какого-то времени пациенту становится хуже, чем было до операции. И поскольку механизм действия фетальных материалов неизвестен, это, по сути дела, игра втемную. Вот тут-то и возникает главная этическая проблема: а можем ли мы действовать вслепую?

Хочу подчеркнуть, я не выступаю ни за, ни против. Просто ставлю этот вопрос. Он должен быть решен, прежде чем круг экспериментаторов начнет неуправляемо расширяться.

И тут самое время перейти к вопросу о сроках беременности, которую приходится прерывать. Если аборт делается на восьмой - двенадцатой неделе, плод выжить не может. Если на восемнадцатой - двадцать первой неделях, как требует чаще всего фетальная трансплантация, плод жизнеспособен, его можно выходить. И выхаживают, такие случаи есть. Технология аборта, который делают на поздних сроках для изготовления фетальных препаратов, особая - это как бы роды. Вот почему говорят, что подобный аборт граничит с убийством. Поэтому в международных нормативах, в нормативах Совета Европы есть требование: констатация смерти должна быть независимой. Бригада, констатирующая смерть, должна быть независимой от той, что впоследствии будет проводить исследования, готовить препараты. В то же время, чтобы фетальные ткани были пригодны для дальнейшего использования, они должны быть живыми. Вот в чем я вижу существенное противоречие метода. Вот почему ситуация остается такой острой. Выходит, для каждой стадии развития зародыша надо разработать свой критерий констатации смерти плода. Пока это проблема, которую еще предстоит решать. Кстати, она еще не решена и на международном уровне, а не только у нас.

В рекомендациях Совета Европы есть пункт о том, что решение о последующем использовании фетального материала не должно влиять на сроки и технологию прерывания беременности. Смысл этой нормы понятен - нельзя поощрять женщину к позднему аборту. Я был участником комиссии, созданной при Минздраве по поручению Черномырдина, когда разразился телескандал, и должен сказать, что у меня не было возможности досконально разобраться в том, насколько оберегающе по отношению к женщине и плоду решен вопрос о сроках беременности у нас. И в заключительном документе комиссии отмечено, что этическое регулирование в области фетальной трансплантации недостаточно. Хочу отметить также, что я был единственным независимым членом этой комиссии. Все остальные - либо представляли Минздрав, либо Академию медицинских наук, то есть заинтересованные ведомства. Заключительную справку я подписал, но выразил особое мнение. О том, что у нас недостаточно разработаны этическая и правовая стороны исследований в области фетальной трансплантации, поэтому тем, кто ими занимается, приходится действовать на свой страх и риск. Формально при Всероссийском центре акушерства и гинекологии, который является основным создателем фетальных препаратов, создан этический комитет. В какой-то форме там получают у женщин информированное согласие на то, чтобы использовать их фетальный материал в научных целях, но все это делается не очень квалифицированно с точки зрения мировых стандартов.

И все-таки самое главное - это сама проблема абортов. Делается, дай Бог, сотая доля того, что надо было бы сделать, чтобы уменьшилось их количество. Более того, у социолога-демографа Андрея Попова есть достаточно обоснованный тезис о том, что у нас существует индустрия абортов. А индустрия - значит, есть люди, которые заинтересованы в том, чтобы их "производство" расширялось. На уровне же недостоверных сведений я слышал, что если лет 20-25 назад женщина должна была просить врача сделать ей аборт, особенно в поздние сроки, то сейчас ситуация стала противоположной. Ее часто вынуждают идти на аборт, стращают тем, что ребенок будет уродом. Насколько я себе представляю, это сейчас довольно распространенная практика.

Эволюция нашего законодательства, которое становится все более либеральным по отношению к поздним срокам беременности, поразительна. Существует сейчас, скажем, такая норма: при любом сроке беременности можно делать аборт по медицинским показателям. Перечень социальных показаний к аборту тоже весьма широк, он содержит 9 пунктов, в том числе, например, отсутствие квартиры или тот факт, что один из родителей находится в местах заключения. Конечно, я понимаю, что скажут на это оппоненты. Мол, если запрещать, то аборт станут делать подпольно. Однако нельзя же и подстегивать.

В нашем этическом комитете мы сейчас сосредоточиваем свои усилия на том, чтобы подготовить и выпустить учебник по медицинской этике. И ввести этот курс в программу медицинских и фармацевтических вузов и факультетов, поскольку такая наука, как деонтология, которая должна была заниматься тем же, оказалась очень запущенной.